Говорят, что каждая жизнь художника замешана на своих красках. Творчество Виктора Левина состоит не только из красок, но и из камней, металлов и кислот, печатных станков, валиков и множества других приспособлений. Его искусство требует как художественного таланта, так и инженерной смекалки, и обширных знаний в химии. С недавних пор классик русской станковой графики живет и работает в Теплице…
— Виктор Павлович, как Вы оказались в Чехии?
— Я оказался в мои годы свободным от семейных уз, и не по своей вине. Дети выросли, а в моем возрасте одиночество – это страшное испытание. Вроде мне комфортно, у меня все есть – но чего-то не хватает. Получилось так, что три года назад, когда я участвовал в выставке в Праге, я познакомился с Ириной. Мы два года переписывались, я приезжал в гости, и потом она предложила мне переехать сюда — она в Чехии уже 20 лет живет. А в Теплице мы переехали из Праги совсем недавно.
— Одиночество было основной причиной отъезда из России?
— Наверное, да, но вообще жизнь настолько суровая, тяжелая сейчас в России – это просто невозможно уже пережить.
— Расскажите, пожалуйста, чем Вы занимались на родине.
— Я окончил 2 высших учебных заведения и по распределению уехал в Сибирь, в город Курган — это за Уралом, за Челябинском. Там я работал всю свою сознательную жизнь в художественном фонде. Начинал с самых низов, поднялся до должности главного художника Курганской области, потом до председателя Союза художников областной организации, а потом отошел от дел. Единственное, что я могу сказать сейчас из вынесенного личного опыта, это что чем меньше я общаюсь с художниками, тем себя нравственно лучше ощущаю. Когда я после института в Курган приехал, то оказалось, что все ниши заняты местными художниками: один пишет хорошие натюрморты, туда нельзя, другой – пейзажист, в Народного художника метит, у него «крыша» серьезная… Я посмотрел – ниша совершенно не занятая, целина просто непаханая – это графика.
— Какой-то определенный вид графики?
— Я занял нишу станковой графики: ушел в печатную графику, в эстамп. Придумал свой печатный станок: взял большой печатный промышленный станок, выбросил из него все лишнее, оставил для себя одну функцию и начал гравировать и печатать. Валики тоже сам сварил… Все это сейчас привез сюда, в Чехию. Коллеги мне говорили: «Графика – собачье искусство! Собаки цвета не видят, и графики его тоже не различают». Ну, я и решил работать в самом сложном виде графики – в цветной печати и цветной гравюре. С первых трех цветных гравюр стал классиком. Фурор! Главное — не лениться, и освоить можно все, что угодно. В Доме творчества сделал три огромные цветные литографии. С этими работами участвовал и в Молодежной, и во Всесоюзной выставках – очень неплохой был старт: в 33 года стал членом Союза художников. Потом поднялся до главного художника, после этого стал председателем областного союза художников… Наобщался с художниками на всю оставшуюся жизнь, и ушел – просто надоело это все.
— Чем стали заниматься, когда отошли от руководства такими серьезными профессиональными организациями?
— Преподавал и был руководителем факультета ИЗО филиала Московского университета, вел частную студию, готовил абитуриентов для поступления в университеты. Начинали с кубика и заканчивали головой, портретом: методический цикл мы полностью проходили за год.
— Как Вы пришли к тому, чтобы стать художником?
— Наверно, все было предопределено — с пеленок знал, кем буду. И в этом мне помог мой первый учитель, великой души и таланта Валентин Громов – он был моим наставником и лучшим другом. Мы дружили 50 лет, с тех пор, как он в нашу школу пришел работать учителем – мне было 13 в то время, а он закончил художественное училище. Увидел, что я рисую, и начал меня готовить – с его легкой руки я тоже поступил в художественное училище, потом в Московский полиграфический институт… Он всю жизнь меня страховал и поддерживал.
— Он, как и Вы, работал в области графики?
— Нет, он занимался живописью. В общем-то, как и я. Дело в том, что 5 лет в Рязанском художественном училище я изучал живопись. А дальше стал заниматься графикой, и просто не акцентировал себя на том, что хочу писать, но оно сидело где-то внутри… Однажды меня «прорвало», я вышел на пленер весной, и писал этюды с натуры практически каждый день: за месяц холстов 20 получилось… Видимо, какая-то легкость кисти мне это позволила, и я стал параллельно заниматься живописью. А может, я к тому времени уже набрал авторитет, что ли… Знаете, как у нас в России в художественных кругах принято: график – значит, не лезь в живопись, и наоборот. У нас же любят всех по полочкам расставлять, в ящички упаковывать. Жестко все, со сталинских времен никто особо ничего не менял, тем более что сама организация была при Сталине создана, так что какие-то такие рудименты еще живы. Потом свою живопись я начал потихоньку выставлять, но не то, что писал с натуры, а более философские вещи.
— Можно сказать, что в живописи Вы придерживаетесь какого-то определенного направления?
— Все мое искусство – органично. Нет у меня таких метаний, как бывает: то художник – кубист, то он реалист… Я не хочу считать себя чистым реалистом или чистым формалистом. Мы живем в эпоху постмодернизма, так что доминирующих течений у нас в искусстве нет, грани стерлись, и художники живут, «доедая» все эти блюда кубизма, импрессионизма, абстракционизма, потому что ничего нового-то не появилось. Но ведь каждый художник «переваривает» их по-своему. Я душой отдыхаю на природе, я очень люблю писать с натуры. Как говорит один мой ученик: в лес сходишь – как побывал в хорошей библиотеке. Душевное состояние такое хорошее, упоение, наполненность души… Как правильно говорят, художник одновременно находится в трех состояниях: первое – он самый великий художник на свете, всех народов и эпох. Второе, одновременное с первым – что он не сделал ничего хорошего, а все, что он сделал – никуда не годится. И третье его одновременное состояние – вот эта работа будет самая лучшая.
Из цикла «Сны в ожидании праздника»
— Это, наверное, относится ко всем людям, у которых есть параллельная жизнь в творчестве…
— Ну, я знаю только о художниках, потому что сам художник – знаю свои испытания души… Поэтому натура – натурой, а есть еще холсты-размышления о жизни, о мироздании, например цикл «Сны в ожидании праздника». Свой изобразительный язык и форму я изобрел сам, исходя из своей концепции, что живопись должна будить мысль, ее надо понимать и чувствовать, как музыку. Музыку ведь нельзя увидеть, ее нельзя понять, нельзя описать – живопись также нельзя описать, если она идет от чистого сердца и наводит на размышления, на поиски. На живопись можно смотреть как на пламя огня – человек смотрит на него, уходит в свои мысли, видит в этом пламени какие-то меняющиеся формы, образы… Вот живопись должна быть такая же – прежде всего будить мысль.
Исходя из этого, в моих картинах нет ничего конкретного, ничего формального, но вся эта свободная пластика – с сочетанием темного и светлого, холодного и теплого – естественно, закована в жесткую внутреннюю структуру композиции, иначе это будет просто мазня. Человек ведь ощущает, и видит, и чувствует порядок во всем: горы, например, — это же не просто свалка камней. Там есть какой-то порядок, есть свой ритм, метр есть, есть осевые линии, центр композиции… Так и в моих картинах все формальные принципы композиции соблюдены.
— Виктор Павлович, а графические работы с натуры Вы тоже делаете?
— Есть и рисунки с натуры в технике тушь, перо, например, «Белая тишина». Я не хочу сказать, что я в России стал возрождать эту технику, не хочу говорить, что я новый Саврасов или Шишкин от графики. Я просто решил пойти по их пути и хотя бы догнать их, или пойти дальше. Главное достоинство этих работ, я считаю — это то, что все делалось с натуры.
«Белая тишина» — тушь, перо
— То есть, на натуре Вы делаете набросок, а потом уже рисуете тушью?
— Я делаю рисунок сразу, тут же, с натуры. Тушь и перо – там не исправишь. Ученики удивлялись: ой, Виктор Павлович, сколько здесь штрихов у Вас… Я говорю: 7500 штрихов. – Обалдеть! А как Вы считали? – Элементарно, говорю: здесь штрих – и тут на бумажке штрих, и цифру ставлю, какой по счету… Ну а как еще на такие вопросы отвечать? Ластиком я перестал пользоваться уже на третьем курсе училища Карандашом только контуры намечаю, чтобы не вылезти, а то увлечешься, и композиция куда-то уедет… Вот, например, ходил, искал по городу – в апреле в Сибири холодно-холодно, не так, как в Чехии, — вот такое дерево увидел, и так оно мне понравилось, как будто потеплело сразу, вот прям до почек. Так я его и нарисовал: люблю такие дела – точность люблю. Можно в чем-то ошибаться, но вот в деталях, в мелочах, надо быть точным. Главная ценность этих работ – то, что в них живое ощущение.
— Расскажите, пожалуйста, какими еще техниками графики Вы владеете.
— В принципе, я освоил все виды станковой графики: гравюру, линогравюру, альграфию, литографию, эстамп – всего не перечислишь. Одна из первых моих линогравюр – «Теплый вечер», трехцветка.
— А почему трехцветка? Здесь же цветов гораздо больше…
— В том-то все и дело Техника заключается в том, чтобы наложить цвет на цвет и получить новый цвет. Здесь всего 3 краски, три формы — для каждого цвета. Главное – это совместить. Берется рисунок, мотив, делается эскиз, по эскизу точный рисунок, по рисунку цветовые кальки для каждой печатной формы, и все в зеркальном изображении. Переводится, гравируется и — печать! Смешение трех основных цветов дает нам рисующий цвет, такой темно фиолетовый, местами даже черный. Гравируется рисующая форма, делается оттиск на бумагу, а с этой бумаги делается оттиск опять на печатную форму, чтобы точно совпало уже все. И там гравируешь: для желтой формы убираешь все синее и красное (оставляешь все рисующее, зеленое, оранжевое), и так далее. А потом уже печатаешь: первый – желтый цвет, второй – красный, третий – рисующий. Чуть сдвинулось – брак.
«Теплый вечер» — линогравюра
— Много времени уходит на такую работу?
— Сложно сказать. Работа начинается в первую очередь от импульса. Если засело в голове – то это тема. Если не засело – то забыл. А если все-таки засело, то ходишь как беременный таракан с этой идеей, пока не родишь в эскиз. Родил, работа пошла – все, отлично. Ну, считайте: с натуры раз рисунок – день, иногда несколько дней. Потом эскиз: бывает по разному – день, два, три, неделя, месяц… Уточняешь там что-то, перерисовываешь, переделываешь, подклеиваешь… Потом, когда эскиз готов, делаешь цветовую раскладку. Обрисовываешь контуром все, чтобы было видно, где синий, где красный… Готовишь три печатных формы, шлифуешь их, работаешь с керосином: там грязи — просто ужас… Кальку переворачиваешь и гравируешь все в зеркальном изображении. Эскиз у меня стоит перед зеркалом, я на него ориентируюсь, и мне легко работать. Отпечатал одну форму, отгравировал, распечатал на две формы, эту отмыл, готово – красную форму начинаю гравировать. Отгравировал – спечатал, делаю желтую форму, а та калька – она так и остается, она контрольная. Ну и потом уже выход на тираж.
— А что значит «выход на тираж»?
— Это значит, что я могу сделать не один оттиск. Условно говоря, количество зависит от устойчивости формы. Я могу сделать множество оттисков, и каждый оттиск, подписанный автором, считается оригиналом.
— И Вам удалось привезти сюда все инструменты и станок для такой сложной работы?
— Да, на таможне очень удивлялись. Вообще первый инструмент я купил в Москве, когда учился в институте. Свитер продал – и купил До сих пор им пользуюсь.
«Праздник » — офорт
— Свитер так долго бы не выдержал 🙂 Сложно было привезти сюда свои работы?
— Когда я ехал на выставку Российского центра науки и культуры на Заторце в Праге, то было очень много маеты… Одна комиссия утверждает подлинность авторства, другая делает пропускные документы…. А когда я сейчас ехал в Чехию на постоянное проживание, то мне дали справку: «Произведения В.П.Левина не представляют собой ни исторической, ни художественной ценности». Вот такой итог творческой жизни. Понятно, что это делается для того, чтобы не было проблем на границе, но что же вы творите с художником-то, а? Как так можно писать: ни исторической, ни художественной ценности – получается, это просто использованная бумага? Это при том, что я и в Париже в выставках участвовал, и в Италии… А самым значимым своим подобным достижением я считаю то, что один мой офорт находится в Музее русского искусства, который располагался в Монжероне, Франция. Его основал Александр Давидович Глезер, тот самый, который организовал при Хрущеве знаменитую «бульдозерную выставку» в Москве. Ему для музея наш областной союз художников предложил 78 работ – на выбор. Он выбрал только две: мою — «Праздник» из цикла «Картинки русской жизни», и работу моего ученика. Так два автора из Кургана попали в Музей нового русского искусства.
— Очень интересно! А в какой технике выполнена эта работа?
Печатная форма для цветного офорта
— Это цветной офорт в технике «открытое травление». У одного нашего крупнейшего советского, сейчас уже русского искусствоведа, имя которого гремит по всему миру, спросили однажды: можно ли сделать цветной офорт с одной формы? В ответ было категоричное «нет!» А между тем, всю серию работ из цикла «Картинки русской жизни» я печатал с одной печатной формы – я же ленивый, я научился… На них применяется техника открытого травления, это считается самым сложным видом офорта. С помощью кислоты на цинке на разную глубину вытравливается металл печатной формы – это очень трудоемкий процесс.
— Такая форма сама по себе уже как произведение искусства. Получается создание шедевра в двух этапах: сначала форма, а потом уже оттиск. И то, и то – произведения искусства, но разные…
Из цикла «Иллюстрации к бесполезному» — альграфия
— Да, так оно и есть. Но это трудно первые 10 лет, потом уже легче Есть еще такая техника, как альграфия, литография на алюминии – с этой техникой в России вообще практически никто не работает из-за малой устойчивости в тираже и трудоемкости, и поэтому мне пришлось очень долго искать нужные для техники химикаты. Процесс тот же самый, что и в литографии – рисунок, протравка, перекатка, накатка, — только химикаты другие. В этой технике я сделал цикл работ «Иллюстрации к бесполезному»: в нем все куда-то летит. Знаете, как все советское – куда-то взлететь, все выше и выше им надо, все стремится к будущему…
— И Вы все это печатаете сами?
— Конечно. В графике есть понятие авторской печати. Например, автолитография – это литография, которую автор печатал сам, то есть, как придумал, так и сделал. А просто литография – это художник сам рисовал, но печатал ему мастер. На своем станке я печатал и свои работы, и другим художникам помогал.
Из цикла «100 видов Теплице»
— Расскажите, пожалуйста, над чем Вы сейчас работаете.
— Над циклом «100 видов Теплице». Говорят, в моих работах появилось такое солнце, которого раньше не было. У нас в Кургане солнце, сибирское и ленивое, а здесь такие цвета…
— Обратно в Россию не хочется?
— Ой, нет! Мне в Чехии нравится, и вообще здесь ко мне отнеслись очень благожелательно – сразу предложили в Теплицкую галерею взять несколько работ и вступить в Союз художников Чехии и Словакии. Сейчас веду переговоры с аукционом художественных произведений. Но основное время посвящаю тому, что умею делать – искусству.
Виктор Лёвин
+420 776 405 771
levin455@yandex.ru
Проект MyTeplice 